Значимость неприметности. Про чистюлю Сологуба и лепешки Ахматовой

При знакомстве с книгой у читателя неизбежно возникнут ассоциации с «Годами странствий» беллетриста, редактора и критика Георгия Чулкова (1879–1939). Мемуары его супруги Надежды Чулковой (1874–1961) существенно дополняют труд теоретика «мистического анархизма». Как отмечают публикаторы, они имеют такую же структуру: сначала рассказ о знакомстве и жизни с Чулковым, затем повествование о «замечательных людях». В последнем случае воспоминания о лицах, подробно описанных в «Годах странствий» (Валерий Брюсов, Зинаида Гиппиус, Дмитрий Мережковский), кратки, дабы избежать повторений, или же дополнены не вошедшей в них информацией (Александр Блок, Федор Сологуб). Наряду с ними даны портреты Вячеслава Иванова, Анны Ахматовой, Алексея Ремизова и многих других, оставшихся за пределами книги Георгия Чулкова. Очень важно, что мемуары Надежды Григорьевны не ограничиваются лишь дореволюционным периодом, нередко охватывая и послевоенную жизнь той же Ахматовой или Сергея Городецкого (работа над рукописью шла в основном в 1949–1956 годах).

Еще одним отличием является манера повествования. Вышедшие в 1930-м «Годы странствий» характеризуются исследователями (возможно, не всегда справедливо) излишне эмоциональными. Мария Михайлова даже однажды назвала их автора пристрастным летописцем эпохи. Рассказ Чулковой, напротив, сдержан, она не стремилась заострять внимание на личных оценках, щедро предоставляя страницы в первую очередь своим героям. Вот как мемуаристка описывала начало поэтической карьеры Александра Блока: «мать Блока восхищалась сыном, но все еще не верила, что когда-нибудь оценят его поэзию. «Поверю только тогда, когда увижу в трамвае курсистку с книжкой Блока в руках», – сказала она однажды. Не долго пришлось ей ждать этого». А сам Блок оставался «всегда корректен, скромен, в строгом сюртуке, он мало говорил о себе, не обнаруживал перед другими ни своих отношений к семье – к жене, матери – ни кому бы то ни было. Я никогда не видела его горячо спорящим или гневающимся, или раздраженным. Но улыбался он часто, смеялся тихо, беззвучно и невесело».

Одновременно Чулкова открывала характеры писателей и поэтов через бытовые подробности, культуру повседневности. Например, квартира Сологуба «поражала необыкновенной чистотой и порядком. Было как-то холодновато в этой квартире с очень скромной, по-казенному расставленной мебелью. Но зато в столовой кипел самовар, стол был уставлен всякими редкими и тонкими закусками и сластями, до которых Федор Кузьмич был охотником и знатоком. Хороший сыр, ветчина и колбасы, фрукты и сласти, какие-то необыкновенные сорта варенья – княжевика, куманика и другие, привезенные с севера… Все это радушно предлагалось в изобилии, и хозяева не упускали случая положить на тарелку гостя того или иного лакомства». Несмотря на то что автор «Навьих чар» мог зло высмеять за неудачные стихи или даже реплику, «к Сологубу хотелось пойти на его вечер».

А вот от Ахматовой напротив «нельзя было ждать особенных кулинарных способностей», хотя и она пекла лепешки. И если Сологуб и его сестра жили очень дружно, то того же нельзя было сказать о чете Ахматовой и Гумилева или Вячеслава Иванова и Зиновьевой-Аннибал. Чулкова писала, как последняя, «заболев воспалением легких… позвала меня к себе и жаловалась мне на Вяч. Ив. За его нечуткость и холодность. Это было за год до ее смерти». При этом знаменитый символист оставался в глазах мемуаристки «мудрым и мудреным». Иногда отдельный штрих или факт в воспоминаниях свидетельствует о человеке больше, чем многие научные исследования.

Прочитать материал полностью